Доклад: Иван Грозный

Доклад: Иван Грозный

Время Ивана Грозного

Время Ивана Грозного давно привлекает к себе внима­ние ученых и беллетристов

необычным в русской истории драматизмом положений и яркостью характеров. В

эпохе Грозного много содержания: бурное детство великого кня­зя; период

светлых реформ и счастливых войн на востоке; ссора с советниками и опалы на

них; опричнина, которая была, в сущности, глубоким государственным

переворо­том; сложный общественный кризис, приведший к опус­тению

государственного центра; тяжелая и неудачная борьба за балтийский берег - вот

главнейшие факты, под­лежащие нашему вниманию в царствование Ивана Гроз­ного.

Но нельзя сказать, чтобы мы хорошо знали эти фак­ты. Материалы для истории

Грозного далеко не полны, и люди, не имевшие с ним прямого знакомства, могут

уди­виться, если узнают, что в биографии Грозного есть годы, даже целые ряды

лет без малейших сведений о его личной жизни и делах.

Первые годы. Таково прежде всего время его детства и юности. По восьмому

году он остался круглым сиротой и с младшим братом Юрием попал на попечение

бояр, кото­рые питали их «яко иностранных или яко убожайшую чадь», так что

Грозный, по его словам, пострадал «во оде­янии и во алкании». Внешние лишения

сопровождались моральными обидами. Грозный с негодованием вспоми­нал, как

Шуйские вели себя: «Нам бо во юности детства иг­рающе, а князь И. В. Шуйский

сидит на лавке, локтем опершися, отца нашего о постелю ногу положив, к нам же

не преклоняяся». А в официальной обстановке, при наро­де, те же Шуйские по

«чину» низко преклонялися перед маленьким великим князем и тем учили его

двуличию и притворству. Растащив многое из великокняжеского иму­щества, бояре

явились перед мальчиком-государем граби­телями и «изменниками». Ссорясь и

«приходя ратью» друг на друга, бояре не стеснялись оскорблять самого государя,

вламываясь ночью в его палаты и силой вытаскивая от не­го своих врагов. Шуйских

сменял князь Бельский с друзь­ями, Бельского опять сменяли Шуйские, Шуйских

сменя­ли Глинские, а маленький государь смотрел на эту борьбу боярских семей и

партий до тех пор, пока не научился сам насильничать и опаляться, - и «от тех

мест почали бояре от государя страх имети и послушание». Они льстили его дурным

инстинктам, хвалили жестокость его забав, говоря, что из него выйдет храбрый и

мужественный царь, - и из мальчика вышел испорченный и распущенный юноша,

возбуждавший против себя ропот населения. Однако в конце 1546 и начале 1547 г.

этот юноша выступает перед нами с чертами некоторой начитанности и политической

сознательности. В литературно отделанных речах, обра­щенных к митрополиту и

боярам, он заявляет о желании жениться и принять царский венец: «Хочу аз

поискати прежних своих прородителей чинов - и на царство на ве­ликое

княжение хочу сести». Грозный, принимая зенец (1547), является носителем того

идеала, которым, как мы видели, определяла свою миссию его народность; он ищет

царства, а не только великого княжения, и официально до­стигает его в

утвердительной грамоте цареградского патри­арха (1561). И не только в деле о

царском венце, но и во всех своих выступлениях пред духовенством и боярами

мо­лодой царь обнаруживает начитанность и умственную раз­витость: для своего

времени это образованный человек. Раздумывая над тем, откуда могли прийти к

распущенному морально юноше его знания и высшие умственные интере­сы, мы можем

открыть лишь один источник благотворного влияния на Грозного. Это - круг того

митрополита Мака-рия, который в 1542 г. был переведен на московскую ми­трополию

с новгородской архиепископии. С Макарием в Москву перешли его сотрудники по

литературному делу - собирания «великих миней-четьих» - и в их числе

знаме­нитый священник Сильвестр. Сам Макарий пользовался неизменным почитанием

Грозного и имел на него хорошее влияние; а Сильвестр прямо стал временщиком при

Грозном и «владяше обема властми и святительскими и цар­скими, яко же царь и

святитель». Воздействие этих лиц об­ратило Грозного от забав к чтению, к

вопросам богослов­ского знания и политических теорий. Способный и

впечатлительный от природы, Грозный скоро усвоил себе все то, чем питался ум и

возбуждалось чувство передовых мо­сквичей, и сам стал (по выражению одного из

ближайших потомков — князя И. М. Катырева-Ростовского) «муж чюднаго

рассуждения, в науке книжнаго поучения доволен и многоречив зело». Таким

образом, моральное воспита­ние Грозного не соответствовало умственному

образова­нию: душа Грозного была всегда ниже его ума.

Годы 1550-1564. С совершеннолетием Грозного начи­нается лучший период его

деятельности.Влияние Сильве­стра выразилось, между прочим, в том, что он собрал

око­ло царя особый круг советников, называемый обыкновен­но «избранной радой»

(так именовал его в своем сочине­нии о Грозном кн. Курбский). Это не была ни

«ближняя дума», ни дума вообще, а особая компания бояр, объеди­нившихся в одной

цели овладеть московской политикой и направить ее по-своему. Вспоминая об этой

компании, Грозный раздраженно говорил, что эти бояре «ни единые власти не

оставиша, идеже свои угодники не поставиша». Нет сомнения, что «избранная рада»

пыталась захватить правление в свои руки и укрепить свое влияние на дела ря­дом

постановлений и обычаев, неудобных для московских самодержцев. Состоя,

по-видимому, из потомков удель­ных князей, «княжат», рада вела политику именно

княже­скую и поэтому должна была рано или поздно прийти в острое столкновение с

государем, сознающим свое полно­властие. Столкновения и начались с 1553 г., во

время тяж­кой болезни Грозного, обнаружилось, что рада желала во­царения не

маленького сына Грозного, Димитрия, а двою­родного брата его (Грозного) — князя

Владимира Андрее­вича: «Оттоле бысть вражда велия государю с князем Вла­димиром

Андреевичем (говорит летопись), а в боярях сму­та и мятеж, а царству почала

быти во всем скудость». Пол­ный разрыв царя с радою произошел около 1560 г.,

когда удалены были из Москвы Сильвестр и другой царский лю­бимец А. Адашев. До

тех же пор, в продолжение 12-13 лет, правительственная деятельность Грозного

шла под влия­нием «избранной рады» и отличалась добрыми свойства­ми. В это

время была завоевана Казань (1552), занята Аст­рахань (1556) и были проведены

серьезные реформы.

Завоевание Казани имело громадное значение для на­родной жизни. Казанская

татарская орда связала под своей властью в одно сильное целое сложный

инородческий мир: мордву, черемису, чувашей, вотяков, башкир. Черемисы за

Волгой, на р. Унже и Ветлуге, и мордва за Окой задержива­ли колонизационное

движение Руси на восток; а набеги та­тар и прочих «язык» на русские поселения

страшно вреди­ли им, разоряя хозяйства и уводя в «полон» много русских людей.

Казань была хронической язвой московской жиз­ни, и потому ее взятие стало

народным торжеством, воспе­тым народной песней. После взятия Казани, в

течение все­го 20 лет, она была превращена в большой русский город; в разных

пунктах инородческого Поволжья были поставле­ны укрепленные города как опора

русской власти и рус­ского поселения. Народная масса потянулась, не медля, на

богатые земли Поволжья и в лесные районы среднего Ура­ла. Громадные

пространства ценных земель были замире­ны московской властью и освоены

народным трудом. В этом заключалось значение «Казанского взятия», чутко

угаданное народным умом. Занятие нижней Волги и За­падной Сибири было

естественным последствием уничто­жения того барьера, которым было для русской

колониза­ции Казанское царство.

Одновременно с казанскими походами Грозного шла его внутренняя реформа. Начало

ее связано с торжествен­ным «собором», заседавшим в Москве в 1550—1551 гг. Это

не был земский собор в обычном смысле этого термина. Предание о том, будто бы в

1550 г. Грозный созвал в Моск­ве представительное собрание «всякого чина» из

городов, признается теперь недостоверным. Как показал впервые И. Н. Жданов, в

Москве заседал тогда собор духовенства и боярства по церковным делам и

«земским». На этом собо­ре или с его одобрения в 1550 г. был «исправлен»

Судебник 1497 г., а в 1551 г. был составлен «Стоглав», сборник поста­новлений

канонического характера. Вчитываясь в эти па­мятники и вообще в документы

правительственной дея­тельности тех лет, мы приходим к мысли, что тогда в

Мо­скве был создан целый план перестройки местного управ­ления. «Этот план, —

говорит В. О. Ключевский, — начи­нался срочной ликвидацией тяжб земства с

кормленщика­ми, продолжался пересмотром Судебника с обязательным повсеместным

введением в суд кормленщиков, выборных старост и целовальников и завершался

уставными грамота­ми, отменявшими кормления». Так как примитивная система

кормлений не могла удовлетворять требованиям вре­мени, росту государства и

усложнению общественного по­рядка, то ее решено было заменить иными формами

управления. До отмены кормления в данном месте кормленщи­ков ставили под

контроль общественных выборных, а за­тем и совсем заменяли их органами

самоуправления. Са­моуправление при этом получало два вида: 1) Ведению

вы­борных людей передавались суд и полиция в округе («губе»).

Так бывало обыкновенно в тех местах, где население име­ло разносословный

характер. В губные старосты выбира­лись обыкновенно служилые люди, и им

в помощь дава­лись выборные же целовальники (т. е. присяжные) и дьяк,

составлявшие особое присутствие, «губную избу». Избира­ли вместе все классы

населения. 2) Ведению выборных лю­дей передавались не только суд и

полиция, но и финансовое управление: сбор податей и ведение

общинного хозяйства. Так бывало обыкновенно в уездах и волостях со сплошным

тяглым населением, где издавна для податного самоуправ­ления существовали

земские старосты. Когда этим старос­там передавались функции и губного

института (или, что то же, наместничьи), то получалась наиболее полная фор­ма

самоуправления, обнимавшая все стороны земской жизни. Представители такого

самоуправления назывались разно: излюбленные старосты, излюбленные головы,

земские судьи. Отмена кормлений в принципе была решена около 1555 г., и

всем волостям и городам предоставлено было пе­реходить к новому порядку

самоуправления. «Кормленщи­ки» должны были впредь оставаться без «кормов», и

прави­тельству надобны были средства, чтобы чем-либо заменить кормы. Для

получения таких средств было установлено, что города и волости должны за право

самоуправления вносить в государеву казну особый оброк, получивший на­звание

«кормленаго окупа». Он поступал в особые кассы, «казны», получившие

наименование «четвертей» или «че­тей», а бывшие кормленщики получили право на

ежегод­ные «уроки» или жалованье «из чети» и стали называться «четвертчиками».

В связи с реформой местного управления и одновре­менно с ней шли меры,

направленные к организации слу­жилого класса. Служилые люди делились на

«статьи», или разряды. Из общей их массы в 1550 г. была выделена избранная

тысяча лучших детей боярских и наделена поме­стными землями в окрестностях

Москвы («подмосков­ные»). Так образовался разряд «дворян московских», служивших

по «московскому списку». Остальные служили «с городов» и назывались детьми

боярскими «дворными» и «городовыми» (позднее «дворянами» и «детьми

боярски­ми»). В 1550-х гг. был установлен порядок дворянской службы (устроены

«сотни» под начальством «голов»); была определена норма службы с вотчин и

поместий (с каждых 100 четвертей или полудесятин «доброй» земли «человек на

коне в доспехе»); было регламентировано местничество. Словом, был внесен

известный порядок в жизнь, службу и хозяйство служилого класса, представлявшего

собой до тех пор малодисциплинированную массу.

Если рядом с этими мерами припомним меры, приве­денные в «Стоглаве»,

относительно улучшения церковной администрации, поддержания церковного

благочиния и исправления нравов, — то поймем, что задуманный Гроз­ным и его

«радой» круг реформ был очень широк и по за­мыслу должен был обновить все

стороны московской жиз­ни. Но правительство Грозного не могло вполне успешно

вести преобразовательное дело по той причине, что в нем самом не было

согласия и единодушия. Уже в 1552—1553 гг. Грозный в официальной летописи

жалуется на бояр, что они «Казанское строение поотложиша», так как занялись

внутренней реформой, и что они не хотели служить его сы­ну, а передались на

сторону князя Владимира Андреевича. В 1557—1558 гг. у Грозного вышло

столкновение с боярами из-за Ливонской войны, которой, по-видимому, боярская

рада не желала. А в 1560 г., с кончиной жены Грозного Ана­стасии Романовны, у

Грозного с его советниками произо­шел прямой разрыв. Сильвестр и Адашев были

сосланы, попытки бояр их вернуть повели к репрессиям; однако эти репрессии

еще не доходили до кровавых казней. Гонения получили решительный и жестокий

характер только в свя­зи с отъездами («изменой») бояр. Заметив наклонность

не­довольных к отъездам, Грозный брал с бояр, подозревае­мых в желании

отъехать в Литву, обязательства не отъез­жать за поручительством нескольких

лиц; такими «поруч­ными грамотами» он связал все боярство. Но отъезды

не­довольных все-таки бывали, и в 1564 г. успел бежать в Лит­ву князь Андрей

Михайлович Курбский, бросив вверенные ему на театре войны войска и крепость.

Принадлежа к со­ставу «избранной рады», он пытался объяснить и оправ­дать

свой побег «нестерпимою яростию и горчайшею нена­вистью» Грозного к боярам

его стороны. Грозный ответил Курбскому обличительным письмом, в котором

противополагал обвинениям боярина свои обвинения против бояр. Обе стороны —

монарх, стремившийся «сам править», и князь-боярин, представлявший принцип

боярской оли­гархии, — обменялись мыслями с редкой откровенностью и

резкостью. Бестужев-Рюмин в своей «Русской Истории» первый выяснил, что в

этом вопросе о царской власти и притязаниях бояр-княжат основа была

династическая. По­томки старой русской династии, «княжата», превратив­шись в

служилых бояр своего сородича московского царя, требовали себе участия во

власти; а царь мнил их за про­стых подданных, которых у него «не одно сто», и

потому отрицал все их притязания. В полемике Грозного с Курб­ским вскрывался

истинный характер «избранной рады», которая, очевидно, служила орудием не

бюрократически-боярской, а удельно-княжеской политики, и делала огра­ничения

царской власти не в пользу учреждений (думы), а в пользу известной

общественной среды (княжат).

Опричнина. Такой характер оппозиции привел Грозно­го к решимости

уничтожить радикальными мерами значе­ние княжат, пожалуй, даже и совсем их

погубить. Совокуп­ность этих мер, направленных на родовую аристократию,

называется опричниной. Суть опричнины состояла в том, что Грозный

применил к территории старых удельных кня­жеств, где находились вотчины

служилых князей-бояр, тот порядок, какой обыкновенно применялся Москвой в

заво­еванных землях. И отец, и дед Грозного, следуя москов­ской

правительственной традиции, при покорении Новго­рода, Пскова и иных мест

выводили оттуда наиболее вид­ных и для Москвы опасных людей в свои внутренние

обла­сти, а в завоеванный край посылали поселенцев из корен­ных московских

мест. Это был испытанный прием ассими­ляции, которой московский государственный

организм ус­ваивал себе новые общественные элементы. В особенности ясен и

действителен был этот прием в Великом Новгороде при Иване III и в Казани при

самом Иване IV. Лишаемый местной руководящей среды завоеванный край немедля

получал такую же среду из Москвы и начинал вместе с ней тяготеть к общему

центру — Москве. То, что удавалось с врагом внешним, Грозный задумал испытать с

врагом вну­тренним. Он решил вывести из удельных наследственных вотчин их

владельцев — княжат и поселить их в отдален­ных от их прежней оседлости местах,

там, где не было удельных воспоминаний и удобных для оппозиции усло­вий; на

место же выселенной знати он селил служебную мелкоту на мелкопоместных

участках, образованных из старых больших вотчин. Исполнение этого плана Грозный

обставил такими подробностями, которые возбудили не­доумение современников. Он

начал с того, что в декабре 1564 г. покинул Москву безвестно и только в январе

1565 г. дал о себе весть из Александровской слободы. Он грозил оставить свое

царство из-за боярской измены и остался во власти, по молению москвичей, только

под условием, что ему на изменников «опала своя класти, а иных казнити, и

животы их и статки (имущество) имати, а учинити ему на своем государстве себе

опришнину: двор ему себе и на весь свой обиход учинити особной». Борьба с

«изменою» была целью; опричнина же была средством. Новый двор Гроз­ного состоял

из бояр и дворян, новой «тысячи голов», ко­торую отобрали так же, как в 1550 г.

отобрали тысячу луч­ших дворян для службы по Москве. Первой тысяче дали тогда

подмосковные поместья; второй — Грозный дает по­местья в тех городах, «которые

городы поймал в опришни­ну»; это и были опричники, предназначенные сменить

опальных княжат на их удельных землях. Число опрични­ков росло, потому что

росло количество земель, забирае­мых в опричнину. Грозный на всем пространстве

старой удельной Руси, по его собственному выражению, «переби­рал людишек», иных

«отсылал», а других «принимал». В те­чение 20 последних лет царствования

Грозного опричнина охватила полгосударства и разорила все удельные гнезда,

разорвав связь «княженецких родов» с их удельными тер­риториями и сокрушив

княжеское землевладение. Княжа­та были выброшены на окраины государства,

остававшие­ся в старом порядке управления и носившие названия «земщины», или

«земского». Так как управление оприч-нинскими землями требовало сложной

организации, то в новом «дворе» Грозного мы видим особых бояр (думу), особых

«дворовых», дьяков, приказы, словом, весь прави­тельственный механизм,

параллельный государственному: видим особую казну, в которую поступают податные

пла­тежи с опричнинских земель. Для усиления средств оприч­нины Грозный

«поймал» в опричнину весь московский се­вер. Мало-помалу опричнина разрослась

до громадных размеров и разделила государство на две враждебных одна другой

половины. Ниже будут указаны последствия этой своеобразной «реформы» Грозного,

обратившего на свою землю приемы покорения чужих земель; здесь же заметим, что

прямая цель опричнины была достигнута, и всякая оппозиция сломлена. Достигалось

это не только системой принудительных переселений ненадежных людей, но и

ме­рами террора. Опалы, ссылки и казни заподозренных лиц, насилия опричников

над «изменниками», чрезвычайная распущенность Грозного, жестоко истязавшего

своих под­данных во время оргий, — все это приводило Москву в тре­пет и робкое

смирение перед тираном. Тогда еще никто не понимал, что этот террор больше

всего подрывал силы са­мого правительства и готовил ему жестокие неудачи вне и

кризис внутри государства. До каких причуд и странностей могли доходить

эксцессы Грозного, свидетельствует, с од­ной стороны, новгородский погром, а с

другой, вокняже-ние Симеона Бекбулатовича. В 1570 г. по какому-то подоз­рению

Грозный устроил целый поход на Новгород, по до­роге разорил Тверской уезд, а в

самом Новгороде из 6000 дворов (круглым счетом) запустошил около 5000 и

навсег­да ослабил Новгород. За то он «пожаловал», тогда же взял в опричнину

половину разоренного города и две новгород­ские пятины; а вернувшись в Москву,

опалился на тех, кто внушил ему злобу на новгородцев. В 1575 г. он сделал

«ве­ликим князем всея Руси» крещеного татарского «царя» (т. е. хана) Симеона

Бекбулатовича, а сам стал звать себя «князем московским». Царский титул как бы

исчез совсем, и опричнина стала «двором» московского князя, а «зем­ское» стало

великим княжением всея Руси. Менее чем че­рез год татарский «царь» был сведен с

Москвы на Тверь, а в Москве все стало по-прежнему. Можно не верить вполне тем

россказням о казнях и жестокостях Грозного, которы­ми занимали Европу западные

авантюристы, побывавшие в Москве; но нельзя не признать, что террор, устроенный

Грозным, был вообще ужасен и подготовлял страну к сму­те и междоусобию. Это

понимали и современники Грозно­го; например, Иван Тимофеев в своем «Временнике»

гово­рит, что Грозный, «божиими людьми играя», разделением своей земли сам

«прообразовал розгласие» ее, т. е. смуту.

Ливонская война. Параллельно внутренней ломке и борьбе с 1558 г. шла у

Грозного упорная борьба за балтий­ский берег. Балтийский вопрос был в то

время одной из са­мых сложных международных проблем. За преобладание на

Балтике спорили многие прибалтийские государства, и старание Москвы стать на

морском берегу твердой ногой поднимало против «московитов» и Швецию, и

Польшу, и Германию. Надобно признать, что Грозный выбрал удач­ную минуту для

вмешательства в борьбу. Ливония, на которую он направил свой удар,

представляла в ту пору, по удачному выражению, страну антагонизмов. В ней шла

ве­ковая племенная борьба между немцами и аборигенами края — латышами, ливами

и эстами. Эта борьба принима­ла нередко вид острого социального столкновения

между пришлыми феодальными господами и крепостной тузем­ной массой. С

развитием реформации в Германии религи­озное брожение перешло и в Ливонию,

подготовляя секу­ляризацию орденских владений. Наконец, ко всем прочим

антагонизмам присоединялся и политический: между вла­стями Ордена и

архиепископом рижским была хрониче­ская распря за главенство, а вместе с тем

шла постоянная борьба с ними городов за самостоятельность. Ливония, по

выражению Бестужева-Рюмина, «представляла собой ми­ниатюрное повторение

Империи без объединяющей вла­сти цезаря». Разложение Ливонии не укрылось от

Грозно­го. Москва требовала от Ливонии признания зависимости и грозила

завоеванием. Был поднят вопрос о так называе­мой Юрьевской (Дерптской) дани.

Из местного обязатель­ства г. Дерпта платить за что-то великому князю

«пошли­ну» или дань Москва сделала повод к установлению своего патроната над

Ливонией, а затем и для войны. В два года (1558—1560) Ливония была

разгромлена московскими войсками и распалась. Чтобы не отдаваться ненавистным

московитам, Ливония по частям поддалась другим сосе­дям: Лифляндия была

присоединена к Литве, Эстляндия — к Швеции, о. Эзель — к Дании, а Курляндия

была секуля­ризирована в ленной зависимости от польского короля. Литва и

Швеция потребовали от Грозного, чтобы он очи­стил их новые владения. Грозный

не пожелал, и, таким об­разом , война Ливонская с 1560 г. переходит в войну

Литов-скую и Шведскую.

Эта война затянулась надолго. Вначале Грозный имел большой успех в Литве: в

1563 г. он взял Полоцк, и его вой­ска доходили до самой Вильны, В 1565—1566

гг. Литва го­това была на почетный для Грозного мир и уступала Моск­ве все ее

приобретения. Но земский собор 1566 г. высказал­ся за продолжение войны с

целью дальнейших земельных приобретений: желали всей Ливонии и Полоцкого

повета к г. Полоцку. Война продолжалась вяло. Со смертью пос­леднего Ягеллона

(1572), когда Москва и Литва были в пе­ремирии, возникла даже кандидатура

Грозного на престол Литвы и Польши, объединенных в Речь Посполитую. Но

кандидатура эта не имела удачи: избран был сперва Генрих Валуа, а затем

(1576) — семиградский князь Стефан Бато-рий (по-московски «Обатур»). С

появлением Батория кар­тина войны изменилась. Литва из обороны перешла в

на­ступление. Баторий взял у Грозного Полоцк (1579), затем Великие Луки

(1580) и, внеся войну в пределы Московско­го государства, осадил Псков

(1581). Грозный был побеж­ден не потому только, что Баторий имел воинский

талант и хорошее войско, но и потому еще, что к данному времени у Грозного

иссякли средства ведения войны. Вследствие внутреннего кризиса, поразившего в

то время Московское государство и общество, страна, по современному

выраже­нию, «в пустошь изнурилась и в запустение пришла». О свойствах и

значении этого кризиса будет речь ниже; те­перь же заметим, что тот же

недостаток сил и средств пара­лизовал успех Грозного и против шведов в

Эстляндии. Не­удача Батория под Псковом, который геройски защищал­ся,

дозволила Грозному, при посредстве папского посла иезуита Поссевина (Antonius

Possevinus), начать перегово­ры о мире. В 1582 г. был заключен мир (точнее,

перемирие на 10 лет) с Баторием, которому Грозный уступил все свои завоевания

в Лифляндии и Литве, а в 1583 г. Грозный по­мирился и со Швецией на том, что

уступил ей Эстляндию и сверх того свои земли от Наровы до Ладожского озера по

берегу Финского залива (Иван-город. Ям, Копорье, Оре­шек, Корелу). Таким

образом борьба, тянувшаяся четверть века, окончилась полной неудачей. Причины

неудачи на­ходятся, конечно, в несоответствии сил Москвы с постав­ленной

Грозным целью. Но это несоответствие обнаружи­лось позднее, чем Грозный начал

борьбу: Москва стала клониться к упадку только с 70-х годов XVI в. До тех же

пор ее силы казались громадными не только московским пат­риотам, но и врагам

Москвы. Выступление Грозного в борьбе за Балтийское поморье, появление

русских войск у Рижского и Финского заливов и наемных московских ка­перских

судов на Балтийских водах поразило среднюю Ев­ропу. В Германии «московиты»

представлялись страшным врагом; опасность их нашествия расписывалась не

только в официальных сношениях властей, но и в обширной лету­чей литературе

листков и брошюр. Принимались меры к тому, чтобы не допускать ни московитов к

морю, ни евро­пейцев в Москву и, разобщив Москву с центрами европей­ской

культуры, воспрепятствовать ее политическому уси­лению. В этой агитации

против Москвы и Грозного из­мышлялось много недостоверного о московских

нравах и деспотизме Грозного, и серьезный историк должен всегда иметь в виду

опасность повторить политическую клевету, принять ее за объективный

исторический источник.

К тому, что сказано о политике Грозного и событиях его времени, необходимо

прибавить упоминание о весьма известном факте появления английских кораблей в

устьях С. Двины и о начале торговых сношений с Англией (1553— 1554), а также

о завоевании Сибирского царства отрядом строгановских Казаков с Ермаком во

главе (1582—1584). И то и другое для Грозного было случайностью; но и тем и

другим московское правительство сумело воспользоваться. В 1584 г. на устьях

С. Двины был устроен Архангельск, как морской порт для ярмарочного торга с

англичанами, и ан­гличанам была открыта возможность торговых операций на всем

русском севере, который они очень быстро и от­четливо изучили. В те же годы

началось занятие Западной Сибири уже силами правительства, а не одних

Строгано­вых, а в Сибири были поставлены многие города со «столь­ным»

Тобольском во главе.

Южная граница. В самое мрачное и жестокое время правления Грозного, в

70-х годах XVI столетия, москов­ское правительство поставило себе большую и

сложную за­дачу — устроить заново охрану от татар южной границы го­сударства,

носившей название «берега», потому что долго эта граница совпадала на деле с

берегом средней Оки. В се­редине XVI в. на восток и на запад от этого берега

средней Оки, под прикрытием старинных крепостей на верхней Оке, «верховских» и

рязанских, население чувствовало се­бя более или менее в безопасности; но между

верхней Окой и верхним Доном и на реках Упе, Проне и Осетре русские люди до

последней трети XVI в. были предоставлены соб­ственному мужеству и счастью.

Алексин, Одоев, Тула, За­райск и Михайлов не могли дать приют и опору

поселенцу, который стремился поставить свою соху на тульском и пронском

черноземе. Не могли эти крепости и задержи­вать шайки татар в их быстром и

скрытом движении к бе­регам средней Оки. Надо было защитить надежным обра­зом

население окраины и дороги внутрь страны, в Замо-сковье. Московское

правительство берется за эту задачу. Оно сначала укрепляет места по верховьям

Оки и Дона, за­тем укрепляет линию реки Быстрой Сосны, переходит на линию

верхнего Сейма и, наконец, занимает крепостями течение реки Оскола и верховье

Северного (или Северско-го) Донца. Все это делается в течение всего четырех

десяти-летий, с энергической быстротой и по известному плану, который легко

открывается позднейшему наблюдателю, несмотря на скудость исторического

материала для изуче­ния этого дела.

Порядок обороны южной границы Московского госу­дарства был таков. Для

отражения врага строились крепо­сти и устраивалась урепленная пограничная

черта из валов и засек, а за укреплениями ставились войска. Для наблюде­ния

же за врагом и для предупреждения его нечаянных на­бегов выдвигались в «поле»

за линию укреплений наблю­дательные посты — «сторожи» и разъезды — «станицы».

Вся эта сеть укреплений и наблюдательных пунктов мало-помалу спускалась с

севера на юг, следуя по тем полевым дорогам, которые служили и отрядам татар.

Преграждая эти дороги засеками и валами, затрудняли доступы к бро­дам через

реки и ручьи и замыкали ту или иную дорогу кре­постью, место для которой

выбиралось с большой осмот­рительностью, иногда даже в стороне от татарской

дороги, но так, чтобы крепость командовала над этой дорогой. Ка­ждый шаг на

юг, конечно, опирался на уже существовав­шую цепь укреплений; каждый город,

возникавший на «поле», строился трудами людей, взятых из других «украинских»

и «польских» (полевых) городов, населялся ими же и становился по службе в

тесную связь со всей сетью прочих городов. Связь эта поддерживалась не одними

во­енно-административными распоряжениями, но и всем складом боевой порубежной

жизни. Весь юг Московского государства представлял собой один хорошо

организован­ный военный округ.

В этом военном округе все правительственные дейст­вия и весь склад

общественной жизни определялись воен­ными потребностями и имели одну цель —

народную обо­рону. Необычная планомерность и согласованность меро­приятий в

этом отношении являлась результатом «общего совета» — съезда знатоков южной

окраины, созванных в Москву в 1571 г. и работавших под руководством бояр, кн.

М. И. Воротынского и Н. Р. Юрьева. Этим советом и был выработан план защиты

границ, приноровленный к местным условиям и систематически затем исполненный

на деле. Свойства врага, которого надлежало здесь остере­гаться и с которым

приходилось бороться, были своеобраз­ны: это был степной хищник, подвижной и

дерзкий, но в то же время нестойкий и неуловимый. Он «искрадывал» русскую

украйну, а не воевал ее открытой войной; он поло-нил, грабил и пустошил

страну, но не завоевывал ее; он держал московских людей в постоянном страхе

своего на­бега, но в то же время не пытался отнять навсегда или даже временно

присвоить земли, на которые налетал внезапно, но короткой грозой. Поэтому

столь же своеобразны были и формы украинкой организации, предназначенной на

борьбу с таким врагом. Ряд крепостей стоял на границе; в них жил постоянный

гарнизон и было приготовлено место для окрестного населения, на тот случай,

если ему при на­шествии врага будет необходимо и возможно, по времени,

укрыться за стены крепости. Из крепостей рассылаются разведочные отряды для

наблюдения за появлением татар, а в определенное время года в главнейших

крепостях соби­раются большие массы войск в ожидании крупного набега

крымского «царя». Все мелочи крепостной жизни, все мар­шруты разведочных

партий, вся «береговая» или «польная» служба, как ее называли, — словом, вся

совокупность обо­ронительных мер определена наказами и «росписями». Са мым

мелочным образом заботятся о том, чтобы быть «усто-рожливее», и предписывают

крайнюю осмотрительность. А между тем, несмотря на опасности, на всем

пространст­ве укрепленной границы живет и подвигается вперед, все южнее,

земледельческое и промышленное население; оно не только без разрешения, но и

без ведома власти оседает на новых землицах, в своих «юртах», пашенных

заимках и зверопромышленных угодьях. Стремление московского населения на юг

из центра государства было так энергич­но, что выбрасывало наиболее

предприимчивые элементы даже вовсе за границу крепостей, где защитой

поселенца была уже не засека или городской вал, а природные «кре­пости»:

лесная чаща и течение лесной же речки. Недоступ­ный конному степнику-

грабителю, лес для русского посе­ленца был и убежищем и кормильцем.

Рыболовство в лес­ных озерах и реках, охота и бортничество привлекло

посе­ленцев именно в леса. Один из исследователей заселения нашего «поля»

(Миклашевский), отмечая расположение поселков на украине по рекам и лесам,

справедливо гово­рит, что «русский человек, передвигавшийся из северных

областей государства, не поселялся в безлесных местно­стях; не лес, а степь

останавливала его движение». Таким образом, рядом с правительственной заимкой

«поля» про­исходила и частная. И та и другая, изучив свойства врага и

средства борьбы с ним, шли смело вперед; и та и другая Держались рек и

пользовались лесными пространствами для обороны дорог и жилищ: тем чаще

должны были встре­чаться и влиять друг на друга оба колонизаторских

движе­ния. И действительно, правительство часто настигало по­селенцев на их

«юртах», оно налагало свою руку на частно-заимочные земли, оставляло их в

пользовании владельцев уже на поместном праве и привлекало население вновь

за­нятых мест к официальному участию в обороне границы. Оно в данном случае

опиралось на ранее сложившуюся здесь хозяйственную деятельность и

пользовалось уже су­ществовавшими здесь общественными силами. Но, в свою

очередь, вновь занимаемая правительством позиция ста­новилась базисом

дальнейшего народного движения в «по­ле»: от новых крепостей шли далее новые

заимки. Подоб- ; ным взаимодействием всего лучше можно объяснить тот

изумительно быстрый успех в движении на юг московско­го правительства, с

которым мы ознакомились на предше-ствуюших страницах. Остерегаясь общего

врага, обе силы, и общество и правительство, в то же время как бы напере­рыв

идут ему навстречу и взаимной поддержкой умножа­ют свои силы и энергию.

Знакомясь с делом быстрой и си­стематической заимки «дикого поля», мы

удивляемся то­му, что и это широкое предприятие организовалось и вы­полнялось

в те годы, когда, по привычным представлени­ям, в Москве существовал лишь

террор «умалишенного ти­рана».

Оценка Грозного. Таков краткий обзор фактов деятель­ности Грозного. Эти факты

не всегда нам известны точно; не всегда ясна в них личная роль и личное

значение самого Грозного. Мы не можем определить ни черт его характера, ни

его правительственных способностей с той ясностью и положительностью, какой

требует научное знание. Отсюда - ученая разноголосица в оценке Грозного.

Старые исто­рики здесь были в полной зависимости от разноречивых ис­точников.

Кн. Щербатов сознается в этом, говоря, что Грозный представляется ему «в

столь разных видах», что «часто не единым человеком является». Карамзин

разноре­чие источников относит к двойственности самого Грозного и думает, что

Грозный пережил глубокий внутренний пере­лом и падение. «Характер Иоанна,

героя добродетели в юности, неистового кровопийцы в летах мужества и

старо­сти, есть для ума загадка», — говорит он. Позже было выяс­нено

пристрастие отзывов о Грозном, как шедших с его сто­роны, от официальной

московской письменности, так и враждебных ему, своих и иноземных. Историки

пытались, учтя это одностороннее пристрастие современников, осво­бодиться от

него и дать свое освещение личности Грозною Одни стремились к психологической

характеристике Ива­на. Они рисовали его или с чертами идеализации, как пере

довую непонятую веком личность (Кавелин), или как чело­века малоумного

(Костомаров) и даже помешанного (М. Ковалевский). Более тонкие характеристики

были даны Ю. Самариным, подчеркнувшим несоответствие умственных сил Грозного

с слабостью его воли, и И. Н. Ждановым, который считал Грозного умным и

талантливым, но «неудав­шимся» и потому болезненно раздраженным человеком.

Все такого рода характеристики, даже тогда, когда они ост­роумны, красивы и

вероподобны, все-таки произвольны: личный характер Грозного остается

загадкой. Тверже стоят re отзывы о Грозном, которые имеют в виду определить

его политические способности и понять его государственное значение. После

оценки, данной Грозному Соловьевым, Бестужевым-Рюминым и др., ясно, что мы

имеем дело с крупным дельцом, понимавшим политическую обстановку и способным

на широкую постановку правительственных задач. Одинаково и тогда, когда с

«избранной радой» Гроз­ный вел свои первые войны и реформы, и тогда, когда

позд­нее, без «рады», он совершал свой государственный перево­рот в

опричнине, брал Ливонию и Полоцк и колонизовал «дикое поле», — он выступает

перед нами с широкой про­граммой и значительной энергией. Сам ли он ведет

свое правительство или только умеет выбрать вожаков, — все равно: это

правительство всегда обладает необходимыми политическими качествами, хотя не

всегда имеет успех и удачу. Недаром шведский король Иоанн, в

противополож­ность Грозному, называл его преемника московским сло­вом

«durak», отмечая, что со смертью Грозного в Москве не стало умного и сильного

государя.